Это были смутные и не очень сытные 90-е годы. Слух о том, что в Павлодар приезжает балерина с мировым именем, таланту которой рукоплескала вся планета, разнёсся по городу со скоростью неимоверной. Это имя, которое не принято произносить всуе, загипнотизировало буквально всех. Потому что имя это во все времена знал любой, даже далёкий от искусства человек — Майя Михайловна Плисецкая.
До безумия дерзкой казалась сама идея: Плисецкая в Павлодаре. Это всё равно, что приезд с выступлением в хороший, но всё-таки не столичный город, не мегаполис, Монсеррат Кабалье, Майкла Джексона или оркестра Джеймса Ласта.
До последнего момента никто не верил, что выступление состоится. Но всё получилось. Во многом благодаря блестящему казахстанскому танцовщику и хореографу Булату Аюханову, который был душой этого проекта.
Майя прилетела не одна, а вместе с замечательным российским художником Борисом Мессерером и его супругой, гениальной поэтессой Беллой Ахмадулиной. И, конечно, вместе со своими коллегами – танцовщиками труппы Имперского балета, с которым Майя Михайловна на тот момент тесно сотрудничала.
Плисецкую поселили в особняке, принадлежавшем крупной промышленной компании. Для выступления отвели лучшую на тот момент площадку – сцену городского Дворца культуры.
Совершенно неожиданно меня вызвала основатель службы новостей областного телевидения Тамара Васильевна Карандашова: «Хочешь посмотреть гримёрку Плисецкой? Аюханов обещал мне показать».
Во Дворце культуры нас встретил сам Аюханов и сразу повёл в зрительный зал, где шла подготовка к выступлению. Хореограф пребывал в возбуждении чрезвычайном: по-мальчишески подпрыгивал и пританцовывал и ни секунды не мог сохранять состояние покоя. «Да! – вдруг опомнился Аюханов. – Я же обещал показать гримёрную. Идём!».
Эту гримёрную ещё много времени спустя так и называли – «гримёрная Плисецкой». Устроители постарались: комнату отремонтировали, поставили новую мебель и даже маленький холодильник. (У меня самого теперь есть такой, и я в шутку называю его «холодильник Плисецкой»). Не думаю, что капитальный ремонт гримёрной был обязательным условием Майи Михайловны. Скорее, устроители гастроли от чистого сердца постарались создать для балерины максимально комфортные условия. Это был такой знак преклонения. Не могу сказать, есть ли на дверях той гримёрной табличка с именем Майи, но если нет – это досадное недоразумение необходимо устранить. Тем более в год её 90-летия.
Вот тогда-то я и увидел то самое знаменитое чёрное платье со вставкой изумрудного цвета от парижского кутюрье Пьера Кардена. Не секрет, что великую балерину и великого модельера связывали долгие годы искренней дружбы. Карден вообще активно продвигал сначала советскую, а впоследствии и российскую культуру в Европе. Именно благодаря ему в Париже прошли первые показы моделей Вячеслава Зайцева и знаменитые гастроли театра Ленком с фантастической постановкой «Юнона и Авось». Карден шил для Майи и сценические костюмы, и светские наряды. Каюсь, улучив момент, пока Карандашова и Аюханов оживлённо беседовали, прикоснулся к платью.
Единственное представление назначили на вечер. Сказать, что на выступлении был аншлаг – значит не сказать ничего. Зрители заполнили не только партер и балкон – люди сидели на ступеньках, оккупировали проходы.
Суета стояла страшная. Был и довольно забавный эпизод. Первыми, и задолго до начала, в зале обосновались представители СМИ. Телевизионщики настраивали камеры, фотографы газет выбирали точки для съёмки. В какой-то момент я обратил внимание, что прямо у авансцены свою «пушку» (выносной микрофон) устанавливают звукорежиссёры областного радио. Я подошёл к шефу радио, обожаемой мною Лидии Николаевне Петровой, и не без ехидства спросил: «Драгоценная моя, всё понимаю: телевидение устанавливает камеры, фотографы будут снимать, мы, репортёры, пишем. А зачем твои радишники выставили «пушку»?». Блестящая Петрова с ходу парировала: «А мы сделаем передачу – «У нашего микрофона танцует Майя Плисецкая». Окружающие захлебнулись хохотом, я, потерпев позорное поражение в «интеллектуальной схватке», удалился.
Майя появилась на сцене дважды. Первый выход в платье от Кардена в окружении танцовщиков открыл выступление. Божественной походкой, с царственной осанкой, гордая, натянутая как струна Майя вышла к зрителю. Зал взорвался.
Публику поразил фантастический Гедиминас Таранда. Совершенно непохожий на субтильных тощеньких артистов балета – высокий, фактурный, очень весёлый, мастер сценических перевоплощений. Вообще, Имперский балет был в ударе. Труппа щедро одарила зрителей целым каскадом великолепных номеров.
Но зал, разумеется, ждал Майю и её знаменитого «Лебедя» Сен-Санса.
Медленно погас свет. Зазвучали первые аккорды. В луче света появилась Она. Запомнились её руки – две (да простится мне это вульгарное сравнение) руки-змеи. Они прорезали воздух сцены, переплетались, взмывали, творили нечто невообразимое. Майя была чрезвычайно точна в рисунке. Ни одного лишнего движения. Она абсолютно подчинила зал, и зрители, привстав с мест и открыв рты, как зачарованные следили за каждым её движением. Я не театральный критик и не могу бросаться заумными балетными терминами, но одно могу сказать точно: никогда, ни до, ни после я не испытывал такого восторга, наблюдая за балериной. Нужно ли говорить, что в этот вечер Плисецкую долго не отпускали со сцены. Публика не дура, вопреки утверждениям снобов.
Надо честно признаться, что мы с некоторыми коллегами-журналистами отпраздновали это знаменательное событие со всей широтой русской души. Пусть нас простят: мы были молоды, не мудры, бесшабашны. Впрочем, молодость — это недостаток, который быстро проходит. К тому же мы пребывали в восторге неописуемом. Нам казалось, что самое главное событие в нашей жизни уже произошло.
На следующий день состоялась пресс-конференция. Нас с коллегами привезли в особняк, который на пару дней стал резиденцией Майи Михайловны. Я раньше часто общался со знаменитостями и составил своё мнение от общения с представителями богемы. За годы работы чётко уяснил одно: чем грандиознее талант, тем скромнее и приятнее в общении собеседник.
Майя Михайловна была совершенно открыта и скромна. Она серьёзно и несколько деловито отвечала на любые вопросы. Скупо упомянула о Большом театре, долго рассказывала о Мариинке, Имперском балете. Обмолвилась и о проекте школы танца – её мечте.
Меня тогда поразило, с каким даже не уважением, а восхищением она говорила о своём супруге, великом композиторе Родионе Щедрине. Дважды в жизни я наблюдал, как гениальные женщины с восторгом говорят о своих гениальных мужьях. Первый раз это была Плисецкая, второй раз я отследил это восхищение у оперной примадонны Галины Вишневской: в каждом её слове сквозило обожание Мстислава Растроповича. Вещь исключительная для нашего времени. Одна из составляющих уходящей великой эпохи великих людей.
Майя Михайловна несколько раз извинялась, прерывая интервью – ей звонили из Москвы. Как мы поняли, на тот момент решался вопрос об открытии в Москве её балетной школы. Видимо, звонивший мэр столицы сообщил тогда невесёлые новости – Плисецкая в какой-то момент явно расстроилась.
Впрочем, настроение её быстро улучшилось. Отвечая на вопрос о «салате из одуванчиков для балерин», Майя искренне повеселилась и хулигански ответила: «Жру всё подряд» (хотя все хорошо помнят её знаменитое правило – «Не жрать!»).
Она как-то очень нервно заметила, что балерина, которая пропустила три дня у станка – не балерина: «Занимаюсь каждый день. Я обязана быть в форме».
